"И долго след хранит любой
серебряная пыль..."
Теперь говорят — оттепель, застой, а ведь и правда, как не вспомнишь — тепло, прекрасная погода и мы обязательно стоим где-нибудь в скверике или в подъезде, или, в крайнем случае, сидим на лавочке. Ведь это была наша юность, и природа, да и не только она, постоянно выдавала нам свои совершенно невероятные подарки. Как там в песне у Юры Аделунга: "...подарок, почище, чем Смоленский гастроном".
Кстати, он жил, да и до сих пор живёт, что, в общем-то нехарактерно для коренного москвича, в центре, у этого самого Смоленского гастронома. Очень часто именно там мы и брали... И вот, помню, стояла прекрасная погода — оттепель, магазин уже закрывался и мы взяли побольше, чтобы потом не расстраиваться, и пошли, вследствие этой самой погоды, не домой, а прямо за гастроном, там ещё оставались деревянные домики с палисадниками, столиками и скамеечками...
Мы — это компания, которая по четвергам собиралась в Козицком переулке (было такое место для любителей нашей песни). Там, собственно, я и познакомился с Юрой. Знать-то я его знал и раньше, видел на концертах, пел его песни, но подойти и напроситься в друзья было ужасно неудобно. Тогда гремели Анчаров, Окуджава, Ким, Визбор, Городницкий, Аделунг — я думал, что у них своя компания, да и старше меня он был года на два (тогда казалось что это было очень много), и в 66-ом ему было уже за 21, и песни он начал писать году в 62-ом — такой мужественный бородатый геолог...
Так вот, в Козицкий переулок каждый четверг в подвальчик (прямо напротив входа в Елисеевский!) часам к семи приходили любители песен: и авторы, и исполнители, и просто девочки... Это был клуб туристов, который выделил нам один вечер в неделю, чтобы мы могли встречаться, петь свои песни и через это повышать свой культурный и профессиональный уровень. Мы были очень довольны: наконец-то нас заметили официальные организации (я не имею в виду КГБ — эта организация заметила нас с самого начала), разрешили петь, а дальше, глядишь, дадут и какой-нибудь зальчик, а не комнатку в подвале — вот тут-то наша песня и расцветёт ярким цветом...
Пришёл туда и Аделунг со своей семиструнной гитарой. Он спел "День похоронен курантами, бьющими в полночь", я спел "Хана Мамая", мы зашли в Елисеевский и дружба началась. Это после мы уже встретились с Витей Луферовым, потом появился Толя Иванов, начал писать песни Алик Мирзоян, А в 71-ом к нам пришла Верочка Матвеева. Её мы все вместе впервые и увидели на квартире Аделунга. Туда же, кстати, часто заходил и Лёня Губанов — поэт, без которого невозможно представить себе эти годы.
В такой компании мы и пели, и ездили в другие города, но бывали большие концерты и в Москве, не всегда, впрочем, проходившие благополучно. Занесло нас как-то то ли в институт научно-исследовательский, то ли в контору какую-то — прямо напротив Лубянки. А Юра в тот момент переходил с семиструнной гитары на шестиструнную и на сцену являлся с двумя гитарами. На сцене стоял большой, в рост человека, бюст Ленина, к носу которого, чисто автоматически, как я думаю, Юра постоянно приставлял свободную гитару. Это продолжалось довольно долго, но на словах: "Следующая песня — на стихи Гумилёва, которого расстреляли большевики", микрофон отключили и погасили свет, на что Юра заметил: "Это ничего, мы можем и без микрофона!" За сцену в панике прибежали устроители концерта с известием, что в зал пришли кэгэбэшники, которые хотят нас видеть, и быстро вывели нас через чёрный ход. Нас не задержали и даже отдали часть денег за концерт, что было большим подарком судьбы. После чего мы немедленно зашли в Смоленский гастроном...
Так вот, стояла прекрасная погода — оттепель, палисадники, столики, скамеечки... Уже стемнело, уже достаточно приняли из горла, Юра пел свои песни, как вдруг мимо нас по этим арбатским закоулкам лёгким шагом прошла девушка неимоверной красоты и застенчивой невинности. У нас у всех разные вкусы, но в тот миг мы сошлись в одном: ничего прекрасней мы никогда не видели. Кто-то из нас от полноты чувств воскликнул: "Девушка, а у Вас стакан есть?" Ни слова не говоря, грациозным движением она достала из изящной сумочки хрустальный фужер и протянула нам...
И теперь, когда мы встречаемся и поём друг другу что-то новое, мы иногда вспоминаем и эту историю, и хрустальный фужер, который пропал неизвестно куда, но песни — они остались, и они не только перед Вами в этой книге, но и душе, внутри каждого из нас. Мы выросли с ними и забыть их невозможно, как невозможно забыть свою юность.
См. мой комментарий
